Мы продолжаем публиковать воспоминания Анастасии Николаевны Жерновой (Никитиной), уроженки деревни Петрушино, нашей с вами землячки. Напомним, рукописи этих воспоминаний некоторое время тому назад по счастливой случайности оказались в руках Юрия Ивановича Егорова — краеведа, который много лет изучает историю города Отрадное и его окрестностей. Рассказ Аси о своём довоенном детстве, о своей малой родине, о тяжелейших днях войны Юрий Иванович любезно предоставил редакции нашей газеты. Сегодня мы предлагаем вашему вниманию третью часть воспоминаний.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. ГРАЖДАНСКИЕ ПЛЕННЫЕ
Наступила зима 1944 года. Население догадывалось, что немцев от Ленинграда попёрли. Партизаны тоже об этом говорили. Наступил опять кошмар — частые бои партизан с карателями. Каждый день поезда летели под откос. На большаке подрывали фашистские машины, за что немцы стали просто истреблять простой народ. Чтобы партизанам не было приюта, немцы жгли деревни, за связь с партизанами расстреливали. Деревенская молодёжь уходила в партизанские отряды. Чтобы спасти своё имущество, люди закапывали его в землю. Находились мародёры, раскапывали и грабили. Выходить из своей деревни немцы запретили, угрожали расстрелом.

В ПОСТОЯННОМ СТРАХЕ
Из нашей деревни один молодой, бывший комсомолец, пошёл служить фашистам в Славковичи, а семья его осталась в деревне. Партизаны его ловили, но поймать не удавалось. Однажды ночью окружили его дом, забрали его отца и привели ко мне охранять. Отец плакал, трясся, говорил, что он ничего не знает. Но они с сыном были предатели, ездили по окрестным деревням, раскапывали ямы и возами возили к себе в дом имущество односельчан. У них во дворе была в землю вкопана клеть, в неё они сгружали награбленное добро. Партизаны подняли весь дом вверх дном, прокололи штыками сено в сарае, но его сына-предателя не нашли. Погрузили на подводы всё их и награбленное ими имущество, в основном хлеб, и уехали. Отца оставили в живых.
В первой половине того же дня в деревню пожаловали каратели. Сожгли   восемь домов. В тот день сгорели дома тёти Дарьи и тёти Наташи. Семью предателя увезли в Славковичи. В общем, деревню наказали частично. В окрестностях все деревни сожгли дотла, население угнали куда-то на Запад, но Козебор на большаке ещё мог понадобиться отступающим фашистам. Деревня Красуха тоже на большаке, но ближе к Порхову — её сожгли вместе с людьми за связь с партизанами. За связь с партизанами также сожгли деревню Большие Пети вместе с народом, запертым в сарае. Мы жили в постоянном страхе: ночью — партизаны, днем — каратели.

КОЗЕБОР В ОГНЕ
Был март 1944 года. Я с сестрёнкой была «на очереди» у моей подружки. Занимались уборкой в доме, и вдруг видим: со стороны Славковичей от леса прут немцы, и очень много! Идут красивым строем под барабанную дробь. Ужас!!! Народ засуетился, понятно было, что не просто так они явились. В первых рядах строя шли офицеры и среди них деревенский предатель с расплывчатой улыбкой на лице. Деревенские старушки бросились на колени, просили пощады. Унижались зря. Немцы бросились кур ловить, на всю деревню поднялось кудахтанье. Очень они любили «курку и яйки», и ещё лук репчатый — боялись цинги. Не успели немцы всех кур в деревне съесть, как скомандовали убираться из домов, будут жечь деревню — «партизанский рассадник». Народ согнали на большак и стали поджигать дома на глазах у всех. Люди кое-какие пожитки с собой взяли, даже коров. Деревня горела, а колонну выселенцев направили по большаку в сторону Славковичей. Все шли и плакали, оглядывались на горящую деревню.
Вдруг прогремел взрыв. На дороге разорвалась мина. Погибла лошадь, и женщине, которая была на этой подводе, оторвало обе ноги. Не добравшись до Славковичей, она умерла от большой потери крови. Всю деревню поместили в здание, в котором до войны была школа. Я много раз проходила мимо этого здания, когда ходила к своим сёстрам в больницу. На этом доме «красовался» огромный фашистский флаг. Теперь его территория была огорожена колючей проволокой, а кругом фашистские солдаты охраняли.

В ОБЩЕЙ КОЛОННЕ ПЛЕННЫХ
Под конвоем всех гражданских пленных провели к храму. Отслужили панихиду по убитым по дороге, простились с ними и опять под конвоем — в лагерь. У одного из домов сидела на скамеечке, смотрела на нас и злорадно улыбалась вся семья предателя и он сам. Деревенским жителям всё-таки удалось захватить с собой кое-что из еды, а у нас с Олей ничего не было, кроме совсем малого количества сухарей.
Начальник полиции и немецкий офицер каждый день делали обход лагеря. Меня добрые люди научили, как обратиться к начальнику полиции — он говорил по-русски. Я сказала: «Мы с сестрёнкой сироты, беженцы из-под Ленинграда». Полицай перевёл немцу, и они оба были удивлены, как мы здесь оказались, из такого пекла вышли живыми, да ещё с таким маленьким ребёнком. После этого обращения нам с Олей приносили каждый день пол солдатского котелка супа — густого подгорелого гороха, но сытного. Немецкий солдат сказал, что это пища с кухни русских военнопленных. Через несколько дней нас снова погнали по шоссе на станцию Подсевы. В недавнем прошлом я туда водила партизан-десантников, а теперь сама шла в общей колонне беженцев, вернее, гражданских пленных. Прошел слух — нас повезут на поезде на Запад. От Славковичей до Подсев — 19 км, и вот посередине пути нас остановили в деревне Скрипово. Оказалось, партизаны взорвали железную дорогу, чтобы помешать немцам увезти нас в Германию, и нас всех расселили в Скрипове.
Позже, в 1946 году, я узнала: в этом бою со взрывом железной дороги участвовал мой двоюродный брат, он был командиром отряда — Никитин Михаил, приёмный сын папиного родного брата дяди Пети. Его портрет я видела в музее обороны Ленинграда после войны. А тогда я ничего не знала, спасала себя и свою сестричку, как могла. Надо было выжить.

НЕМЦЫ ОТСТУПАЮТ
В Скрипове дома были не сожжены — там находились немцы, а вокруг все деревни превращены в пепел. Нас с Олей и ещё одну старушку поселили к бабушке Тане. Она жила с дочерью Зоей, зятем, внуком и внучкой. Внук — ровесник моей Оленьке. Он её обижал: дразнил, щёлкал, пинал ногами. Я за неё заступалась, поэтому возникали скандалы.
Когда восстановили железную дорогу, через Скрипово пошли машины, обозы в очень большом количестве — фашисты драпали, им было не до нас. Везли награбленное! Везли на станцию. Ночью в домах оставаться было опасно — могли сжечь живьём, поэтому мы ушли в окопы.
Рядом с окопом, где мы с Олей находились, стояла баня, полная снарядов. Неподалёку был мост через речку Ольховку и, видимо, последние отступающие должны были за собой взорвать баню и мост. Взрывы были такой мощности, что земля тряслась, и мы тряслись и дрожали, стуча зубами. Снова испытали такой же ужас‚ как во время обстрела нашего окопа в Петрушине. После этих взрывов стихло. Утром, выйдя из окопа, увидели вокруг поверхность земли, устланную листовками, в которых фашисты обещали дойти до «Плескау», так они называли Псков, и вернуться обратно до полной победы. В Скрипове сожгли только восемь домов, остальные остались целыми и невредимыми. До половины дня было непонятно, за кем эта территория. Со стороны реки Ольховки показались военные в маскировочных халатах – пока непонятно, кто. Ребятишки выбежали на дорогу и закричали: «У них звёздочки на шапках! Свои!» Тогда из домов выбежали взрослые с возгласами «Ура». Что здесь было!!! Наших военных обнимали, без разбора всех расцеловали. Люди бросались на колени и целовали ноги военным. Слёзы радости и горести смешались в общее ликование. Словами не передать, такое надо видеть!
К нам в избушку поселились три лейтенанта в званиях от старшего до младшего. Одного из них, старшего лейтенанта, украинца, я запомнила. Звали его Василием Павловичем. Он заинтересовался нашей жизнью и всё приговаривал: «До победы осталось немного потерпеть, и тогда заживём хорошо». Дожил ли он до полной Победы?

Продолжение следует