Мы продолжаем публиковать воспоминания Анастасии Николаевны Жерновой (Никитиной), уроженки деревни Петрушино, нашей с вами землячки. Напомним, рукописи этих воспоминаний некоторое время тому назад по счастливой случайности оказались в руках Юрия Ивановича Егорова — краеведа, который много лет изучает историю города Отрадное и его окрестностей. Рассказ Аси о своём довоенном детстве, о своей малой родине, о тяжелейших днях войны Юрий Иванович любезно предоставил редакции нашей газеты. Сегодня мы предлагаем вашему вниманию следующую часть воспоминаний.
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ. ДЕТСКИЙ ДОМ «ПАРТИЗАНСКИЙ»
ЮНЫЕ ПАРТИЗАНЫ
«…Я всю дорогу плакала, никто меня не мог успокоить. Из восьми человек семьи я потеряла последнюю родную кровинушку».
Не доезжая до Луги три километра, остановились на ночлег. Уснуть я не могла, плакала. А утром — опять в путь. Хотя я сильно была расстроена, но все равно разглядела, во что фашисты превратили нашу землю. Сплошные руины, пепелища, камня на камне не осталось. Это был апрель 1944 г.
Сколько и каких сил надо было иметь народу, чтобы в дальнейшем все построить заново. Тогда казалось, такая задача уму не постижима.
Во второй день пути прибыли в Ленинград, в штаб партизанского движения. Город начинал чуточку выздоравливать. Это заметно было по тому, что начали ходить трамвай. Но улицы были безлюдны, витрины тоже пустые, во многих домах выбиты окна и колышутся на ветру тюлевые занавески. Из руин трактор на тросе вытаскивал мертвецов. На улицах кое-где попадались пешеходы. Они были настолько слабые, отрешенные, ко всему безразличные, сонные. Немного больше года назад я сама была такая же, даже хуже. От увиденного осталась у меня боль в душе и неизгладимое впечатление.
На Московском вокзале людей было мало, но буфет работал. Правда, продавался только клюквенный морс и больше ничего. Из штаба партизанского движения нас отправили в Новгородскую область, на станцию Хвойная, в лагерь имени Сухова. Тот лагерь находился в лесу, недалеко от станции Хвойной. Сначала все прибывшие прошли санобработку. Вшей у меня не было. А самое ценное — пятидесятирублевую купюру и бумаги с двумя адресами: Хабаровским, где жила моя тетя Люба, папина родная сестра с семьей, и Ленинградским (ул. Восстания), где жил папин двоюродный брат с женой и сыном (в то время они были в эвакуации в Казани), — эти ценности я зажала в кулак и даже мылась в бане, не разжимая кулака. Сохранила деньги и оба адреса в целости, пока не оделась в солдатское белье, которое нам выдали после мытья здесь же в бане.
Расселили нас в бараках, к счастью, не в землянках. В одном из бараков была столовая. Пища была скудная. На обед готовили блюда из вороньего мяса. Ложек и кружек не было, суп ели через край железной тарелки, а второе — косточкой из супа или корочкой хлеба. Чай наливали в тарелки и тоже через край пили.
В ГЛУБОКОМ ТЫЛУ
Этот лагерь был сборным пунктом — сортировкой. Война отодвинулась на Запад, ленинградские партизаны пошли в действующую армию, а несовершеннолетние оставались в лагере до распределения и пока работали на лесозаготовках.
В дальнейшем старших ребят определили в ФЗО (фабрично-заводское обучение), а младших — в детский дом. Из лагеря в баню мы ходили строем и с песнями. Встречные жители поселка смотрели на нас со слезами на глазах, видимо, жалели таких юных партизан.
В один из майских дней нас построили и организованно, как полагалось в военное время, повели в пионерский городок на речке Хвойная. Вокруг лес и всего два или три двухэтажных корпуса и столовая одноэтажная. Какое счастье! Мы находились в глубоком тылу! О войне напоминали только самолеты, прилетавшие на аэродром, который был рядом с городком. Самолеты прилетали редко, их было немного, потому как аэродром был предназначен для партизан, а их уже не стало — фронт отодвинулся на Запад, в Прибалтику.
Всех детей разделили на группы, воспитателями были бывшие партизаны. Директор — тоже бывший партизан из командного состава. Наш детский дом назывался «Партизанский».
Нам говорили, что детский дом был создан по инициативе И.В. Сталина. Комнаты большие, с нарами. Спали на обоих нарах. Но какое великое счастье! Мы нашли приют, где о нас заботились! Регулярно кормили, обули, одели. Директор Красавин Борис Алексеевич — замечательный человек. Воспитателей своих мы очень любили, они нам заменяли родителей.
Каждый день назначали по шесть человек воспитанников работать в столовой: чистить картошку, мыть посуду, убирать помещение. Вместо прогулки организованно собирали щавель для нашей кухни, приготавливали зеленые щи.
И каждый день я плакала по Оленьке. Где она, совсем еще маленькая, пять лет!? Как мне ее найти?
Перед сном мы знакомились друг с другом. Все были из разных мест, воспоминаний было масса, жить вместе, одной семьей — счастье! И общения с внешним миром не было. Во-первых, все детдомовские были острижены, а без волос смешные. Во-вторых, зачем и куда нам ходить? Дисциплина строгая, руководство в ответе за каждого воспитанника. Хотя некоторые мальчики ходили на аэродром, но их за это наказывали. Некоторые девочки получали письма от родных. Я тоже решила написать письмо в Хабаровск — не зря же сохраняла адрес в кулаке, когда мылась в бане. Описала в письме трагедию нашей семьи и стала ждать ответа. Потом подзабыла и перестала надеяться получить весточку. Не учла, что письма с Дальнего Востока идут долго.
Неожиданно к моей соседке по нарам, Мусе, приехал отец, демобилизованный по ранению. Он приехал забрать Мусю и потом решил ехать в детский дом на Псковщину — за младшей дочерью и сыном. Перед Мусиным отъездом я написала письмо на имя директора псковского детского дома с описанием внешности и данных моей Оленьки. Попросила Мусю передать мое письмо, а сама стала ждать ответа. Писала на всякий случай, авось повезет! Раньше я писала в некоторые другие детские дома, но мои письма оставались всегда без ответа.
ПИСЬМО ИЗ ХАБАРОВСКА
Весна была в разгаре, и наше руководство решило обзавестись подсобным хозяйством за 30 км от Городка, в заброшенном поселке Кошели.
В назначенный день отправки в Кошели объявили: будет построение тех, кому нет 14-ти лет, а старшие останутся до особого назначения — в ремесленное училище или в школу фабричного обучения. Мне уже исполнилось 14 лет, и я оставалась в лагере ждать дальнейшей своей участи. Пошла провожать подруг. Уже шло построение, перекличка, и вдруг! Не хватает одного человека, надо еще одну девочку.
И в это время одна воспитанница, Клава, выкрикнула: «Никитину! Давайте возьмем Никитину!». «Где Никитина? Вставай в строй!». «Кто Никитина? Для нее есть письмо из Хабаровска!». Меня пронзил жар. Нашлись мои родные! О, Господи! Я не одинока, у меня есть тетя с дядей, две двоюродные сестры и брат! И от них я буду получать письма!
В детском доме меня оставили, родные откликнулись. Это ли не счастье!? Я так ликовала, радовалась! До Кошелей 30 км по болоту, по березовому настилу шли целый день, останавливались только на отдых, но я как будто на крыльях летела, было легко и весело.
НА ЧАЙНОЙ ФАБРИКЕ
Поселок оказался разрушенным, но не войной, а временем. Пять деревянных ветхих домов и развалины говорили о том, что когда-то здесь была чайная фабрика. Из жителей никого, кроме одной старушки с дочерью и нас — новых поселенцев. Помылись с дороги, поужинали и спать на нары в одном из домов. Ночью прошел дождь, и утром проснулись все в мокрых постелях. Вынесли все на просушку, а сами после завтрака пошли знакомиться с местностью. Сходили на руины фабрики, обнаружили много змей.
Змеи чувствовали себя вольготно, заползали в дом, в палатку, на крылечко столовой. Были случаи, жалили воспитанников. Зато не слышно взрывов от снарядов и бомб, самолеты не летают, как будто нет войны. Одна забота — работа на земле. А поля уже кем-то засеяны турнепсом, капустой, картошкой. Мы начали работать: полоть, рыхлить, поливать.
Кругом лес и болото. На болоте много прошлогодней клюквы. В свободное время ватагой ходили сначала за клюквой на болото, потом за черникой в лес. Предупреждали нас, если заблудитесь, то вокруг на 30-50 км нет никаких поселений, один лес и болото. Мальчишки однажды медвежонка поймали.
Продолжение следует…
